Улыбки разных широт

рассмешило донемогу, нередко наталкиваюсь на подобное

Жена заявляет мужу:
- Я подаю на развод. Машины делим пополам: мне «Лексус», тебе стиральную.

Судя по выражениям "уставший, как собака", "голодный, как собака", "побитый как собака", быть лучшим другом человека совсем непросто...

Ольга хоть и промахнулась в тире, но и взять мишку ей уже никто не помешал

- Беги в ближайший магазин и купи пузырь.
- А что такое пузырь?
- Да, ты прав. Возьми два!

Житель Москвы после работы, выискивая возле дома место для парковки, все-таки припарковался. Покурил. И поехал на работу.

Вышла от стоматолога. Заморозка такая крепкая, что лица не чувствую. Спустилась в метро, напротив сел симпатичный парень. Смотрит, улыбается. Ну и я ему. Радуюсь, улыбаюсь. Через 3 остановки садится рядом, протягивает салфетку, говорит: "Девушка, у вас слюни уже до воротника дотекли" — и выходит.

Будучи лицеистами, Пушкин и его друг Кюхельбекер самовольно уехали в Петербург, проигнорировав строгий запрет гувернера по фамилии Три́ко. Заметив пропажу воспитанников, Трико отправился за ними вдогонку. В то время у въезда в город стояли полицейские заставы, которые останавливали и проверяли всех въезжающих. Первым к заставе подъехал Пушкин и назвался Александром Однако. Следом за ним прибыл Кюхельбекер и представился Григорием Двако. А буквально через несколько минут подъехал гувернер и сказал, что его фамилия Трико. Полицейские решили, что над ними просто издеваются, и арестовали гувернера на целые сутки.
++++++++++++++++
Однажды начинающие литераторы пожаловались Льву Толстому, что их не печатают. Писатель решил проверить это лично и направился в редакцию одного популярного тогда журнала. Не узнав в скромно одетом старике литературного гения, редактор принял его за очередного графомана и посоветовал: "Вы уж лучше бумагомарание бросьте, в ваши лета это поздно. Кстати, а раньше вы что-нибудь публиковали?" "Да, знаете, написал кое-что, — ответил Толстой. — „Войну и мир“, „Анну Каренину“..."
++++++++++++++++
Екатерина Сушкова, в которую безответно был влюблен Лермонтов, придумала разыграть его и велела напечь к чаю булочек с опилками. Когда поэт с компанией вернулся после долгой прогулки, друзья подсунули ему неудобоваримую для желудка выпечку. Только после того, как Лермонтов уже съел 2 таких пирожка, приятели, вдоволь нахохотавшись, остановили его трапезу. Поэт серьезно обиделся и с тех пор обедал только дома.
+++++++++++++++++

Иван Бунин и Антон Чехов были очень дружны. Однажды писатели возвращались с вечерней прогулки. Когда они поравнялись с балконом, на котором находились дамы, Чехов громко заговорил: "Слыхали? Какой ужас! Бунина убили! В Аутке, у одной татарки!" Недоумевающий Бунин замер от удивления. "Молчите! — заговорщически прошептал Чехов. — Завтра вся Ялта будет говорить об убийстве Бунина!"
+++++++++++++++
Как-то раз Чехов и его друг, журналист Гиляровский, купили соленый арбуз, завернутый в бумагу. Было холодно, бумага быстро промокла, и нести арбуз в руках стало просто невозможно. Изрядно намучившись, Гиляровский не выдержал и сказал, что бросит арбуз. "Зачем бросать? Вот городовой стоит, отдай ему, он съест", — подсказал Чехов. Поманив городового, Гиляровский предупредил его: "На, держи, только остор..." Не успел он договорить "осторожнее, он течет", как Чехов трагическим шепотом перебил приятеля: "Осторожнее, это бомба. Неси ее в участок...» Городовой, стуча зубами от страха, с «бомбой» в руках направился к ближайшему дому, где вскоре собралась толпа зевак. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не проезжавшие мимо пожарные, среди которых был старый донской казак Беспалов. Он быстро разоблачил арбуз, да еще и забрал его с собой со словами: "Наш, донской, полосатый. Давно такого не едал".
+++++++++++++++
Портрет А. П. Чехова, написанный И. Э. Бразом. Писателю эта картина не нравилась: "Говорят, что и я, и галстук очень похожи, но выражение... такое, точно я нанюхался хрену".


+++++++++++++++++
В начале 60-х годов Виктор Некрасов и Андрей Вознесенский устроили неприятный и даже обидный розыгрыш. Вознесенский только вернулся из-за границы и привез "уоки-токи" — аналог рации, о существовании которого в СССР еще не знали. В тот день в ялтинском доме творчества отмечали день рождения Некрасова, и за столом собрался весь цвет либеральной интеллигенции. "Уоки-токи", как символ технического прогресса, торжественно стояло на столе. "Андрей, — обратился к другу Некрасов. — Сегодня по „Голосу Америки“ должно быть твое интервью, как раз сейчас начнется". Все затихли в ожидании, а Вознесенский тем временем вышел из комнаты и, закрывшись в туалете, начал свой репортаж. Он острил, называл имена присутствующих, разоблачал их как алкоголиков, развратников и приспособленцев — в общем, поливал грязью только так. После длительной паузы гости пришли в ярость. Когда Некрасов с Вознесенским пытались объяснить, что это была шутка, слушатели дали понять, что ее не оценили. Крымский прозаик Станислав Славич двинул Некрасову по лицу так, что у того до конца жизни остался шрам на нижней губе.
+++++++++++++
Будучи молодым юношей, Владимир Познер работал у Маршака литературным секретарем и немного практиковался у него в переводе поэзии с английского языка на русский. Будущий журналист мечтал опубликоваться, и, когда ему наконец удалось сделать переводы 4 стихотворений, он, получив одобрение наставника, тут же отправился в журнал «Новый мир». В редакцию, однако, Познер прибыл уже с 8 переводами: решив похулиганить, он на всякий случай захватил с собой еще 4 стихотворения, но уже в переводе Маршака. Показав заведующей отделом поэзии работы, Познер получил приговор: "Серятина".
— Жаль, — вздохнул Познер. — Неужели ни один перевод из восьми вам не понравился?
— Нет, все это малоинтересно. И вообще, извините за прямоту, но вряд ли вам следует заниматься переводами.
— Ну что вы, — сказал Владимир Владимирович, — напротив, я вам очень признателен, даже не могу передать как.
Заведующая посмотрела на будущего журналиста с нескрываемым удивлением.
— Видите ли, — торжествующе пояснил Познер, — вот эти четыре перевода принадлежат мне, а вот эти четыре — Маршаку. И то, что вы не смогли различить мои переводы и переводы великого мастера, — это, знаете ли, огромный для меня комплимент.
С тех пор переводы Владимира Познера больше никогда не печатались в "Новом мире".